Что тестирует референдум 17 апреля?

«Зачем объединение края?» – вопрос один. Он задается в плоскости всеобщего блага, ответы на него даны много раз. Однако вопрос «почему референдум?», заданный в прагматичном плане, совершенно иной. Достижение общего блага не связано с изъявлением общей воли какими-то железными узами необходимости. По крайней мере, в данном случае. Тем не менее к воле вдруг апеллируют.

Простое пояснение. По всем опросам, кто бы их ни проводил, респонденты в большинстве «за единый край». В большинстве подавляющем. Причем респонденты всех групп, от элит до собственно населения. Теперь спросим (только честно): чего стоит, при таком консенсусе, выправить ситуацию чисто административным путем? Спросим не как законники – как прагматики?

Нам скажут: а буква закона? Однако над буквой Конституции носится ее дух. Куда более настороженный к «инициативам Путина 13 сентября», чем к слиянию двусмысленных округов (наполовину, заметим, слитых формально, на три четверти фактически). Понятно, что «13 сентября» ущемляет целые элитные группы, ранит политтехнологическое сообщество, по определению злит либералов, и просто малопонятно половине россиян. Однако отмена выборов губернаторов ныне факт. На таком фоне массы несколько ошарашены: что мешает перевести слияние территорий в факт? Чисто «верхней» игрой, которая, напомним, устроит большинство в любом политическом меньшинстве? Вместо нагороженных огородов с «проблемой явки»?

Верхи хотят

Проще всего, как советовал философ, «не умножать сущности без нужды». Без лишних гипотез. Тогда проведение референдума – занятие сродни корчеванию пня на делянке. Просто пень такой, что всенародное голосование заложено в его корчевание изначально, как тяжкий механизм, как обуза власти. Наследие эпохи Ельцина (субъектность в составе субъекта Федерации) действительно можно уподобить пню. И корчевать его надо. Но почему так уж необходимо делать это всем миром?

Все-таки предположим, что верховные «модераторы» референдума наделяют его неким дополнительным смыслом (уточним, что верховные – это которые за далекой зубчатой стеной, а не в «сером доме»). Рассматривая референдум как некий символический акт, сопряженный с тестовым упражнением.

Режим Путина обвиняют в недемократичности. Однако, в прямо-буквальном смысле, он демократичнее ельцинизма. В 1990-е годы режим держался на консенсусе элит, довольствуясь фоновым рейтингом в 5–10 процентов. Поддержка народа была чистой технологией, вызываемой сугубо к выборам. Для Путина эта поддержка, ныне слабеющая, идет как фон. Народ и партия все время едины, однако это единство иногда нуждается в народном штампе доверия. Обойтись без референдума – вырвать лист, на котором ставится штамп.

По сути наш референдум скорее советская процедура. Это действительно безальтернативные выборы. В чем, однако, нет ничего крамольного. Бывают же вопросы, на которые сложновато говорить «нет» («вы за мир во всем мире?»). В советской процедуре легитимации главную роль играет именно явка. Понятно, что все за мир. Но одно дело ответить на вопрос социолога, который тебя сам нашел. А другое дело – прийти и заявить себя добровольно. Легитимно лишь последнее. Об этом недавно с тревогой рассказывал Глеб Павловский…

Середина играет

Инстанция, которая могла бы обойтись без народного изъявления, решила рискнуть. И попробовать обойтись с народом. Все остальные могли только поддержать – как минимум. Как максимум – найти в большом поле свой интерес.

Референдум есть обострение политического сезона, и в таком качестве мил большинству публичных политиков (самое банальное: тебя бесплатно печатают, ведут «в телевизор» и т.п.). Маловажно, что говоришь. У каждого, так скажем, свой инструмент, но ноты одни. Личный интерес понятен и скучен: главное, что тиражируют исполнителя.

Особняком стоит позиция реальной власти, «серого дома», Александра Хлопонина. Это сторона, где позиция сопрягается с ответственностью. По большому счету, речь большинства политиков в деле объединения края безответственна: нет их ставки, нет риска. Но будущее губернатора Хлопонина прямо увязано с 17 апреля. Стратегия администрации могла бы быть в том, чтобы завязать на «референдум» максимальное количество интересов. Максимального числа лиц. Что, увы, в принципе сложно с теми, кто ждет: когда Акела наконец промахнется?

Как минимум, ответственность следовало привить многочисленному племени «политтехнологов». В глазах электората они все более сомнительная прослойка (одна из реакций обывателя на ворох спущенной в ящик агитации: «это сколько денег-то извели!», и еще страшнее реакция обывателя продвинутого: «сколько при том украли!»). Ответственность если не перед обществом, то перед клиентурой, простая. Если «технологи» и «политологи», завалившие один-два проекта, навсегда выбывали бы из пула! Одно членство в пуле персон, метко валивших дела еще в 1990-е, заставляет сомневаться уже в разборчивости заказчика…

Низы могут

Избиратели могут что угодно. Народ уже достаточно научен капитализмом, чтобы знать: на референдуме, помимо прочего, «варят». Политики средней руки – имя, оравы специалистов – деньги. При талантливо выстроенной кампании это тушуется, но талантливая кампания – это интрига, ажиотаж, сюжет (если этого объективно нет, технолог должен придумать). Сейчас идет скорее вал советского агитпропа. В нем нет неэффективного или аморального, он неплох, единственное – он должен иметь контекст. В контексте советского агитпропа не «варят». Иными словами: политтехнолог имеет право брать слова из СССР, если получает зарплату 300 долларов. Иначе маска не лезет. Слова мстят.

Здесь может случиться грустная вещь. Объединение края, как и вообще любая централизация в стране, нужна сейчас в первую очередь «простым людям». Референдум – в их интересах больше, чем Хлопонина, Усса и Путина, умноженных друг на друга. Хотя бы затем, чтобы перебить тренд распада. Тренд, который оседлали элиты, но не «электорат». В конечном счете, если референдум сорвется, Хлопонин ответит сегодня, а население распавшейся страны – завтра. Соблазн игнорировать полит-шоу, местами скучное, местами нечестное, велик. Это – жизненная позиция «отказника». Ее можно понять. Но все-таки!

Пожелаем ей неудачи.

Александр Силаев