Кажется, у Вальтера Беньямина была фраза: «Не столь ума, сколько мужества и воли недостает нашим писателям прежде всего, чтобы писать лучше». Так вот, Виктору Астафьеву — хватало.
В имиджевые времена глобальных ужимок и презентаций, когда все устремились казаться, почти забыв, что еще таки желательно кем-то быть, Астафьев изначально отказался множить себя на любой коэффициент пиарного свойства. Если умножать, то на единицу. Представая тем, кто ты есть — русским писателем. С неохотой относясь к любым миграциям своего имиджа. Так, Виктор Петрович — не любил давать интервью за «смысл всего», «русскую жизнь» и прочее, беря на себя не свое дело: функции то ли политика, то ли социолога, то ли философа (коими не являлся и понимал, что не является). Это редактора и журналисты хотели. А Астафьев хотел писать. Чуть не сказалось — «заниматься тем делом, для которого был рожден». Но так, наверное, не точно. Скорее уж мы рождаемся в деле, которое выбираем как свое, чем рождаемся для какого-то дела. Так вот, Астафьев был рожден, как сказали бы в Древней Индии, своим вторым рождением в своем деле — писательстве.
Говорят о деградации русского языка за последнее, как минимум, столетие. По очень простому признаку. Смотрят, сколько слов из языка убыло, сколько прибыло. Сколько слов (или, точнее, корней) присутствует в языке. За последние сто лет — меньше. Меньше стало корней.
Давайте посмотрим, сколько корней в языке, на котором писал Астафьев, давайте сравним: с тезаурусом современного модного автора, московского ли, парижского. И… то-то и оно. Пожилой мужчина из села Овсянка, не нюхавший, так сказать, Дерриды — дает фору нашей литературной современности. Я не озабочен точным подсчетом, все-таки статистика не моя профессия. Но… это видно практически сразу.
Если мы говорим о вырождении русского слова, то, увы, это пример его вырождения — в двадцатом веке этого слова было банально больше, нежели ныне. Если мы говорим о писателе Викторе Астафьеве, то расхожий шаблон «математически доказано» можно приложить смело: смотрите, читайте, считайте. Подростку достаточно для общения сотни слов. Журналисту для работы достаточно тысячи. Наверное, это будут не лучшие подросток и журналист, но мы понимаем — их вполне поймут, им хватит для самовыражения, для самоутверждения еще останется. Сколько же может быть слов у русского писателя прошлого века? Как ответ: собрание сочинений Астафьева.
Что нужно писателю, помимо вот этого чувства слова? Есть такое немного грубое откровение, чем именно пишут писатели. Еще Толстой это говорил. Мне же это определение выпало как своего рода инициация от живого классика. На банкете. Выпили-закусили. Виктор Петрович загадал риторическую загадку, и тут же на ухо прояснил: «крепкой задницей они пишут». В смысле — есть такое искусство: сидеть и не дергаться. Тебя дергают, а ты не дергайся. Сиди и пиши.
«Прогресс цивилизации» заключается еще и в том, что все больше средств — дернуть человека, и все больше поводов и хотелок — дернуться. Дергание может быть тактически выгодно, но стратегически может обернуться жизнью, по капле слитой едва ли не в унитаз.
Астафьев не дергался. Оттого и монументален без всяких памятников себе (которых и не хотел, ибо хотеть памятника и значило бы то самое «дергаться»). Пример, как можно жить цельно. Живи. Чувствуй до конца, не бойся. А потом: сиди и пиши. Такое вот литературное завещание.
Ну или хотя бы: сиди и читай.
Александр Силаев, г. Красноярск
Лауреат премии Фонда имени В. П. Астафьева по итогам 1999 года в номинации «Проза». Эссе из сборника «Первовестник 2009».
