Авторы на весах

Большая часть человеческих споров ведет к банальному наблюдению: в спорах и умирает истина. Особенно где нельзя сослаться ни на факт, ни на мысль. В области эстетики, например. Вот если на примере литературы…

«Дерьмо это, а не бестселлер», — говорит какой-нибудь вполне талантливый человек и победно оглядывает окрестности. «Сам дурак», — подходит его коллега. Так и беседуют, может быть, чуть вежливее, но, по сути, взвешивают объем вербальных какашек. Между тем оба не такие уж маги, чтобы по их слову любой предмет в дерьмо обращался. Все остается тем, чем и было. Возможен ли прорыв из царства субъективности?

Количество и качество

Ибо достала такая вещь, как типовой разговор о «настоящей литературе». Ну, вот есть некий текст, и касательно него надо высказаться. При этом не выразить личную эмоцию (кого волнует твоя личная эмоция, если ты не самый дорогой автору человек?), а «вынести суждение». С претензией на некую экспертность и всеобщность. На тему «что такое хорошо и что такое плохо». Заценить текст по Н-балльной шкале.

Что делают идиоты совершенные и законченные? Они вообще не понимают смысла жанра «экспертное суждение». Они думают, что «меня вставило» — это и есть оно. Или «не вставило», что бывает чаще. Эмоционально делятся переживанием, полагая, что это и есть рецензия.

Иные пытаются еще обосновать какой-нибудь фразой. Очень факультативной, как правило. «Правдоподобно выписанная деталь», «блестящая шутка на пятой странице», «целых семь опечаток», «хиловато с энергичностью глаголов» и прочее. По сути, такой рецензент все равно живет в мире, где «вставило» или «не вставило». Но у человека просыпается некое чувство приличия. Он не считает себя Господом, он отвергает мысль, что автор писал для него единственного, он согласен, что у автора еще миллион потенциальных читателей, и на тебя в этом миллионе ему плевать.

Они как бы подгоняют теорию, но это еще не теория. Они все равно хлюпают своим единичным восприятием.

Так как прорваться к объективной оценке? Начнем с тезиса, что нет такой потусторонней вещи, как «настоящая литература». В том смысле, что бывает потусторонний мир, где все по-другому, где последние становятся первыми, где страшный и правый суд и некое верховное существо, которое точно знает, кто прав и чего почем.

Нет, все уже здесь. «Правильно, — скажут идиоты самого грубого вида, — сколько экземпляров продал, по тому и видно». В принципе, они будут правы. С двумя существенными оговорками.

Первое — сила действия на мир прямо пропорциональна не только количеству читателей, но и качеству. Я не знаю, сколько домохозяек должно уходить за одного политика, филолога, философа и т. д., но курс может быть и 10 к 1, и 100 к 1, и больше, наверное. Второе — заценить надо не реальный эффект, а потенциальный. Потому что реальный эффект — это писатель плюс еще издатель и его приложенный пиар, а сам по себе писатель — только потенциальный. До какой отметки можно раскрутить данного автора при среднем пиаре среднего издателя в средних условиях?

Таким образом, про что должны быть наши оценки? Про вот этот самый потенциал. «Думаю, что данного автора можно вывести на 50 тысяч тиража, читатель начального уровня». Или: «Полагаю, три тысячи читателей, степень элитарности высшая». Получается поле с горизонталью (от 100 до 100 млн читателей) и вертикалью (от аудитории всякого быдла-повидла до «писателя для писателей»). Значимость — перемножение.

Как-то вот так. Понятно, что все прикидки на глазок. Но хотя бы все глазки смотрят в одном направлении. Да, и еще… Музыку, кино, даже и философию — все оценивать как-то так же.

Авторский минимум

И вот еще одна оговорка, в тему. Почему-то считается, что писатель — если он «хороший», «настоящий» и т. д. — должен нравиться ну хотя бы половине случайно взятой аудитории. Как бы считается — как бы по умолчанию. Чтобы сами люди сказали: мол, нравится. Что значит «нравится», взятое сугубо формально? Это значит, что они как минимум готовы прочитать хотя бы еще один текст автора, как максимум — все его тексты. Но… чушь это, конечно.

Какова аудитория национально признанного писателя, к примеру Пелевина? Его последние книги, как правило, выходят тиражом 150 тысяч экземпляров. Предположим, что одну книгу читает в среднем 2 человека, что не все читатели Пелевина читают все его книги. Получим аудиторию Пелевина — примерно 500 тысяч человек. В России, за вычетом детей, неграмотных, клинических идиотов и не знающих русского языка, примерно 100 миллионов потенциальных читателей. Про Пелевина слышали практически все, кто хоть раз заходил в книжный магазин. А читает его 0,5% населения России. И это национальный писатель.

То есть, если в спонтанно взятой аудитории 1000 человек тебя готовы читать и снова читать хотя бы 5 человек, это круто, очень круто. Это реальный статус.

Большинство людей этого совершенно не понимает, вот этой пропорции. Если некто, к примеру, выложит в открытом доступе свои тексты и они реально понравятся (в том смысле, что я привел) 10%, а не понравятся 90%, все сочтут это неудачей. А это — оглушительный успех. Писатель, на текстах коего бы сидело 20—30% населения, был бы непобедимым кандидатом в президенты. Но реальный символический капитал главного прозаика РФ, напоминаю, — это доброе внимание 0,5%.

И еще одно. Люди обычно не видят разницы между суждением «мне понравилось» и «это хорошо». У них это синонимы. На самом деле первое означает «спасибо, ты сделал мне хорошо», а второе — «полагаю, ты можешь нравиться достаточно многим или немногим, но лучшим». Ясно, что о разном?

О, если бы люди могли сказать: «Мне понравилось, но вообще это слабо» или «Меня тошнит, но это сильная вещь», мы жили бы в ином мире.

Но даже сами писатели знают два условных сигнала и мигают, как светофоры, сугубо дискретно: «классно» — «говно», «классно» — «говно», иногда мигает желтый: «местами классно, местами говно». В основе суждения, разумеется, личная рецепция без рефлексии. «Нравится — не нравится», да. Даже критики, к сожалению, судят так.