12 октября в Красноярской филармонии дал концерт лауреат международных конкурсов, виртуоз игры на классической гитаре Евгений Финкельштейн.
Темный зал. В центре сцены круг света. В нем стоит стул, микрофонная стойка и подножка. И все. Сейчас этот стул займет человек, который будет просто играть на гитаре. Он не будет петь, не будет скрипеть струнами, даже не будет притопывать ногой. И, конечно, не разобьет свой инструмент о край сцены. Просто будет играть на гитаре.
Пожалуй, вот это «просто», перспектива сидеть почти два часа в полутьме и смотреть, как на сцене сидит одинокий музыкант, способно подкосить желание многих и многих припасть как-нибудь этак к культуре. Потому и партер обильно покрыт оспинами пустых кресел — народ на такое не ходит. Боится.
Я же боюсь совсем другого. «Романтизма». Да, именно так, в кавычках. «Романтизм» — это когда музыкант, сам испугавшись (тут все повязаны страхом) сценического одиночества, начинает насильно и чаще всего потешно тянуть на себя взгляды зрителей. Громогласно бить по клавишам, вперяя взор в заоблачные дали; рвать на себе волосы в исступлении собственной виртуозности; звенеть струной своей пылающей души и т.д. Как известно, чем сильнее закатываешь на сцене глаза, тем больше барышень падает в обморок. В какой-то мере подобная аффектация свойственна самому институту звезд, сложившемуся как раз в эпоху романтизма без кавычек. Солист-виртуоз был героем (Паганини подпиливал струны на своей скрипке, чтобы к концу выступления осталась одна, а Лист держал собаку, с которой срезал шерсть, рассылая ее под видом своих локонов фанаткам), еще большим героем был композитор (Бетховен был глух, Шопен умер вдали от родины, Вагнеру везде мерещились евреи), вместе они покоряли сердца и души. Славная была эпоха, что и говорить. Но для многих академических музыкантов она продолжается, и они продолжают свой штурм, свой натиск, свой наскок в лазоревые дали, натыкаясь в лучшем случае на сценический занавес.
Так вот. Все вышесказанное к концерту Евгения Финкельштейна не имеет никакого отношения. Уже в самом тоне его слов, которыми он изредка комментировал следующее произведение, чувствовались смирение и кротость. Смирение своей участью просто играть на гитаре, не заискивая и не изображая полубога. Потому что пустое это все, слушайте музыку.
Как в своем образе Финкельштейн далек от «романтизма», так он далек и от романтизма в своем репертуаре. Его основа — композиторы, имена которых обычно погребены под девятнадцатым веком, веком романтиков. В пальцах Финкельштейна спокойно и достойно звучали и витиеватая прозрачность барокко (Джованни Дзамбони, Марен Маре и Антуан Форкре), и строгое благородство классицизма (Семен Аксенов и Фернандо Сор). Кажется, намеренно избегая романтиков, из века XVIII мастер перекинул мост в XX, исполнив произведения — гротескные, «кубистические» вальсы — своей жены Юлии и своего учителя Никиты Кошкина (тревожное, с диссонансами «Падение птиц»). На бис Евгений Финкельштейн вернулся к барокко — к хрестоматийной «Лакримой» Джона Доуленда. И слеза-лакрима в его трактовке, к счастью, не превратилась в рыдания. Просто человек играл на гитаре.
Саша Свистонов,
фото предоставлены пресс-службой Красноярской филармонии, автор — Никита Ларионов
