17 ноября в клубе «Че Гевара» состоялась концертная презентация нового альбома Ольги Арефьевой и группы «Ковчег».
Сразу следует признаться, что автор этих строк до концерта в «Че Геваре» имел весьма смутное представление о том, что именно поет Ольга Арефьева, поскольку слышал в ее исполнении примерно две с половиной песни. Одной из них, разумеется, была хвостовская «Орландина». Согласно этим отрывочным знаниям Арефьева могла бы поместиться где-то между Умкой и Радой (а «Ковчег» получался броневиком из терновых колючек). То есть, с одной стороны, фенечки и регги, а с другой, колодезная мистика и карнавальные маски. Соответственная ожидалась и публика: подзавядшие дети цветов, идейные сторонники «легалайза» и нескладная молодежь, что, начитавшись Булгакова, ищет звезды на дне луж.
Быть может, в полумраке клуба и скрывались хиппи, но основная доля зрительской массы была вполне зрелой (если не солидной) и нашедшей себя в этом мире: семейные пары, корпулентные мужчины, хладнокровные блондинки и даже один владелец одного издательского дома. Притопывания, прихлопывания и подпевания не давали усомниться в неслучайности их присутствия на этом концерте.
Ожидания насчет музыки, исполняемой группой «Ковчег», тоже не нашли никаких подтверждений. Никакого регги, никакого салонного мистицизма. В тот вечер клубом правил громкий и топорный хард-рок с куцыми кивками в сторону то King Crimson, то (вдруг) Massive Attack. При этом слово «топорный» никак не характеризует исполнительские таланты музыкантов. Играли они неожиданно для «русского рока» старательно и мастеровито, несколько самодовольно даже давая «фирму» и «качество». (Надо заметить, что публика, явно привыкшая сталкиваться только с «качеством», радостно на все это дело откликалась).
Топорным было то, как эти нелегкие аккорды соотносились с самими песнями Арефьевой. Насколько можно было понять, у ее лирических героев непростые судьбы, они живут в занимательном и асимметричном мире оживших метафор и кривоватых зеркал. На сцене этот магический реализм иллюстрировался эпизодическими выходами наголо бритой девушки. С болезненной пластикой, присущей скульптурам Михаила Шемякина, она или изображала марионетку, или была живой икебаной, или, как на песне «Снег», просто бросала в воздух белые хлопья. И вот эта ее хрупкость никоим образом не вязалась с прямолинейным исполнением, начисто лишенным сочувствия лирике. Фантасмагорический мир попросту рассыпался. Странно и обидно наблюдать, как музыканты наступают на горло собственным песням. Не по злому умыслу, не от большого ума, а так.
Саша Свистонов
