Герой интервью — человек исключительной судьбы и исключительного образа мысли (хотя первое, наверное, является следствием второго). Филипп Барон — наследник известной династии ученых — причем и по материнской (его дед — Иосиф Гительзон — всемирно известный биофизик), и по отцовской линии (папа — кандидат медицинских наук и известный писатель-фантаст). Сам Филипп — выпускник прославленного Московского физико-технического института, 10 лет занимался наукой в США, а сейчас вернулся в родной Красноярск. В его речи по-прежнему сохранился трудноуловимый американский акцент, но более русского человека трудно себе представить: Фил носит шапку-ушанку, ездит на подержанной «Ниве» и работает учителем в гимназии. Разговор получился крайне насыщенным — и был посвящен сразу многим вещам: науке и образованию, эмиграции и иммиграции, государственной власти и роли «маленького человека» в судьбе многих соотечественников.
Давай начнем с самого-самого начала, Филипп. Расскажи, когда и почему ты решил уехать из России?
Идея поехать за границу родилась у меня в 12 лет. Инициатором был, главным образом, дедушка (Иосиф Гительзон — здесь и далее примечание автора). Потому что дедушка — классический диссидент. Он не согласен со всей властью, которая когда-либо была в нашей стране, кроме Горбачева и Хрущева. Другой дедушка (Владимир Барон) у меня, напротив, — был большим сторонником Советского Союза, долго работал в партии и часто говорил мне о неком зле, которое идет из США. Что, мол, Штаты развернули базы по всему миру и норовят напасть на нас. Помню даже, как я в детстве продумывал, как я буду разговаривать с американцами, когда они захватят Красноярск... И как я скажу, что ни в чем не виноват, и все такое (смеется).
То есть ты всерьез верил в войну сверхдержав?
Смех смехом, но меня тогда действительно пугало, что в Америке есть что-то, какое-то оружие, какого нет у нас. Итак, я задался целью уехать в США. Но для этого ведь должна была сложиться такая ситуация, что ты нужен за границей. Было известно, что Америка «скупала» физиков. Так у меня родилась идея быть физиком. Большое влияние оказала на меня Красноярская Летняя Школа, куда я ездил школьником. У меня преподавали Илья Грузберг (ныне — физик-теоретик, профессор Чикагского университета), Витя Гомер, Денис Шпаков (физик-теоретик, сотрудник университета Бостона и лаборатории имени Ферми). Денис у меня был еще и вожатым — и он очень агитировал всех поступать на физтех (МФТИ).
А почему тебя заинтересовала именно физика, а не математика, например?
На самом деле, математику я изучал в школе сам. Так получилось однажды, что я дергал девочку за косичку, и это увидела учительница и сказала: «Все, что ты, Филипп, в жизни можешь делать — это дергать девочек за косички!» Я разозлился на нее и ответил, что все остальное гораздо проще, и что эту вашу математику я могу выучить сам. Ну, и она сказала: «Давай!». Четыре последующих года я занимался сам, и весь курс алгебры в результате был выучен дома. Что не способствовало, кстати, продвижению в области косичек, потому как я оказался полностью изолированным от женского пола.
Таким образом, математика сломала твою личную жизнь?
Да нет, конечно (улыбается). Я рад, что научился сам все проходить. Но математики из той же КЛШ сказали мне, что я больше склонен к физике. Математика требует сильного сосредоточения — долгого и вдумчивого. Поэтому, например, в средние века йоги очень преуспевали в математике.
Поступив в МФТИ, ты получил то, к чему стремился? Тебе нравилось там учиться?
Несомненно! В чем была прелесть физтеха? Уже начиная с третьего курса, а некоторые группы — со второго, студентов отправляют на базовые кафедры, где они уже по-настоящему занимаются наукой в НИИ. Распределение происходит по группам. У каждой — своя специализация. Я вначале попал на радиофизику, но быстро понял, что радиофизика находилась слегка «на отшибе» в то время. Это были девяностые годы — все НИИ были бедные и нищие, а, к примеру, физика высоких энергий была на нормальном уровне, там все время что-то происходило — летали частицы, работал ускоритель прямо в Москве, и можно было куда-то поехать за границу, что весьма совпадало с моими целями по отъезду в Америку. Я перевелся в другую группу, на 3-4 курсах поработал в одном эксперименте, связанном с физикой так называемых B-мезонов. Основная часть этого эксперимента проходила в Германии, в городе Дейзи (Desy). А Институт теоретической и экспериментальной физики, в котором я тогда работал, участвовал в этом исследовании. В результате, когда закончился четвертый курс бакалавриата, ко всеобщему удивлению сотрудников института, я попросил у них рекомендации и был таков. Сдал TOEFL (тест на знание английского как иностранного языка, необходимый для поступления в зарубежные университеты), два экзамена (GRE Subject и GRE General), получил диплом красного цвета... и уехал в США.
То есть ты поехал сразу в аспирантуру? Или в магистратуру?
Ну, в магистратуре там сразу подразумевается аспирантура. Ну, то есть, по прошествии двух лет ты либо сразу можешь получить диплом магистра и уйти, либо можешь остаться и работать дальше над PhD (степень доктора наук, аналогичная принятой в России степени доктора наук). Так я оказался в Калифорнии, в городе Ирвайн (Irvine).
А как ты выбрал конкретный университет?
Я послал 50 заявок в 50 университетов США, и большинство отказали, но три меня пригласили. Один из них был как раз в Калифорнии. Это было очень приятное место. Там был очень славный городок и самый теплый океан на побережье. И я туда поехал. Проучившись там год, я пытался работать в еще одном эксперименте по физике высоких энергий, но довольно скоро стало понятно, что в данной сфере каждая статья пишется тысячью человек, и твоя заслуга в этой работе полностью растворяется. Получалось, что я занимался по большей части «железом» и инженерным делом, а не самой физикой.
То есть, это было не лучшее место для реализации научных амбиций?
Да, именно так. Физики там было мало на каждого человека. Поскольку в инженерном деле хорошо платят, я решил переключиться в эту сферу и перевелся уже в Лос-Анджелес на электронное машиностроение.
А тебе быстро удалось почувствовать себя своим в чужой стране?
Сложно сказать, удалось ли мне это вообще. Могу рассказать забавную историю об этом. Когда я приехал в Ирвайн учиться в аспирантуру и записался в клуб международных студентов, чтобы познакомиться с новыми людьми, меня почему-то автоматически подписали в рассылку университетского клуба геев-лесбиянок-транссексуалов и их сторонников. Я начал получать от них восторженные анонсы о вечерних сборищах по вторникам. Поначалу я не обращал внимания, но потом они меня достали своей навязчивостью, и я решился на ироничное письмо, в котором попросил разрешения прийти к ним с бутылкой водки и большим топором... Через несколько дней я уже сидел в кабинете полицейского (Sexual Harassment Officer), которая проводила дознание о причинах моих угроз в адрес членов данного клуба. Нависла угроза отчисления по статье «hate speech» («язык вражды» — проявление расовой, национальной, субкультурной неприязни). Мне ничего не оставалось, как сочинить историю, в которую они неожиданно поверили. Вкратце, полицейской и директору клуба голубых пришлось объяснить, что в Сибири (откуда я родом) есть традиция приходить на вечеринки всегда с топорами и бутылкой водки для пущего веселья. На вопрос «зачем», я отвечал, что бутылку водки мы тут же выпиваем по приходу, затем втыкаем топоры в деревянный потолок, берёмся за руки, поднимаем взоры на топоры и ходим хороводами, исполняя песню «Подмосковные вечера». Таким образом, топор и водка не являются средствами нанесения телесных повреждений, а служат запалом ко всеобщему веселью участников вечеринок... После такого рассказа меня окрестили Русским Дровосеком и стали еще больше зазывать познакомиться, потому что я-де очень необычный парень и они хотят дружить. Покончить с этой глупой ситуацией помог перевод в Лос-Анджелес...
Это было не очень сложно — осуществить такой перевод?
Когда тебе 21 год — все просто. Я приехал в Лос-Анджелес, познакомился с профессором, который занимался квантовыми компьютерами. Хоть он был инженер, его интересовали смежные с физикой проекты. А в квантовых компьютерах больше физики, чем инженерного дела. Так начался интересный период в моей жизни, продолжительностью в семь лет. За это время я закончил магистратуру и защитил PhD. Уже находясь там, приблизительно через три года после начала этой программы, я понял, что транзисторы делать — это здорово, но еще занятнее делать схемы из этих транзисторов. Так я переключился на схемотехнику. Там было, конечно, не особо много физики, но зато больше перспектив по трудоустройству и по зарплате. Эта отрасль оказалась ничуть не менее легкой, чем физика в чистом виде. Стоило немалых трудов ее постичь до приемлемого уровня, после чего я сразу же нашел работу. Я занимался проектированием чипов для беспроводной связи. Попутно я опубликовал несколько статей, связанных с кремниево-германиевыми квантовыми компьютерами, полупроводниковыми приборами, получил хороший опыт в производстве всех этих транзисторов, но потом «ушел за деньгами». Спустя еще три года я понял, что это было не совсем разумно, потому что когда просто гоняешься за прибылью, жизнь становится очень скучной и однообразной. Денег все равно всегда меньше скорости роста аппетитов. Все свелось к тому, что я решил вернуться обратно в физику. Но время было уже отчасти упущено, потому что я не публиковался несколько лет, потерял связь с актуальными научными темами, и назад в университет у меня уже не получилось устроиться. Кроме того, как раз в это время наступил экономический кризис. И тогда я подумал, что нужно вернуться в Россию и попробовать заняться физикой здесь.
Ты решил устроиться на работу в Институт физики здесь, в Красноярске?
Да, но это получилось далеко не сразу. Нашлось множество непредвиденных отвлекающих факторов, связанных с возвращением на Родину. Ко всему прочему, тут не признавали мой диплом и потребовали заново защищать диссертацию. В итоге оказалось, что я не смог толком устроиться на работу, а ведь на что-то еще нужно было жить...
Подожди, то есть тебе действительно пришлось повторно защищать диплом?
Нет, я сразу же отказался это делать. Я отправил несколько писем Медведеву, президенту понравилась идея, что ученые возвращаются, и он инициировал законопроект об автоматическом признании PhD как диссертаций.
Напомни, когда это случилось?
В 2009 году. Медведев заставил Фурсенко признавать иностранные дипломы и PhD, но министерство образования тогда установило очень туманную и сложную процедуру по нострификации (признание и установление эквивалентности документов иностранных государств об образовании и ученых степенях и званиях — Newslab.ru). Когда все это дело стало буксовать, президент в 2010 году предложил автоматически признавать иностранные дипломы. Этот законопроект болтался в Думе аж до конца прошлого года, пока его, наконец, не одобрили. Фактически, он вступил в силу совсем недавно.
То есть ты ждал все эти годы, отправляя письма в правительство?
Да, я ничего больше не делал. Это попросту не подчинялось моей логике. Я приезжаю в Россию из Америки, где я получал, в пересчете на рубли, 400 тысяч в месяц, и у меня были все возможности. Я приехал работать на Родину, согласен получать зарплату в 15 раз меньше, но при этом меня не берут на работу, потому что мой университет, видите ли, здесь не признается! В этом нет логики, потому что университет входит в 15 лучших университетов США. И после этого меня заставляют переводить и перезащищать диссертацию, доказывая, что она достойна российской степени... согласись, это просто смешно. Во всем остальном мире ее признают, и меня китайцы тут же сманили. Я шесть раз за прошлый год ездил в Китай в большой центр, по типу нашего Сколково (институт SINANO, Suzhou) и там им помогал организовать моделирование полупроводниковых приборов.
Китайцы сами тебя нашли?
Да, они сами предложили мне работу. И тут же взяли, и никаких подтверждений PhD не потребовали. Слава Богу, здесь теперь тоже признают.
Слушай, а если бы ты, скажем, в МГУ попробовал устроиться, без этого нового закона — не приняли бы?
Нигде не принимали. По всей России.
А тебе был какой-то ответ на письма Медведеву?
Мне пришел ответ, что ваша жалоба, дескать, принята и перенаправлена в министерство образования.
Интересно, действительно ли именно твой случай стал последней каплей перед принятием закона, или подобных жалоб от «ученых-возвращенцев» за последние годы накопилось много?
В 2009 году была четкая корреляция — как только я письмо послал, через неделю Фурсенко подписал первый закон. Мой хороший друг по КЛШ, Исак Фрумин, имел возможность пообщаться с президентом, озвучил ему мою жалобу и потом рассказал мне, что данный разговор очень сильно резонировал. Медведев отметил, что эта ситуация безобразна. Он распорядился, чтобы дипломы признавали автоматически. Тем более что, как мне кажется, людей, подобных мне, совсем мало. Я знаю буквально штучные случаи — каких-то биологов, которые живут где-то в Подмосковье, и у них были похожие проблемы.
У большинства ученых наверняка бы взыграла профессиональная гордость, и они вернулись бы за границу. Что же послужило мотивом остаться в России для тебя?
Это сложно объяснить... Жизнь в Штатах была очень благополучной, но вместе с тем невероятно скучной. Она, в отличие от российской, в прямом смысле слова стоила очень дорого — слишком дорого, чтобы наслаждаться ею. Народ там совершенно не душевный и не умеет по-настоящему веселиться. Как-то меня спросили: «Сколько у тебя настоящих друзей здесь, в России?» Мне хватило пальцев двух рук, чтобы посчитать. Достаточная ли это причина, чтобы возвращаться?.. Да я иду по улице в Красноярске, и мне приятно чувствовать людей вокруг, даже если они не улыбаются! Душевность — это то, за чем американцы ходят исключительно в церковь или во всякие там общины. У нас же тут она повсюду, даже если проявляется в виде хамства (смеется).
Выходит, дурная медицина и, как следствие, маленькая продолжительность жизни, скудные зарплаты и еще масса других препятствий — разумная цена за жизнь в России?
На Родине я столкнулся с большими трудностями признания своего статуса доктора наук, но всегда находил целесообразным бороться за него, хотя и понимаю, что могу на это потратить всю жизнь и не победить. Это лучше чем убежать от проблем назад в Штаты и лицезреть оттуда, как Россия становится цивилизованной страной без твоего участия.
Вот оно, внутреннее проявление патриотизма, не так ли?
Да, я люблю Родину и поэтому легко переживаю любые обломы. Путина и Россию не любят на Западе, это правда. Я думаю, от зависти — в учебниках по истории врут про то, что фашистов победили американцы, а мы напали на Грузию. Если у нас тут происходит что-то положительное, то находится много аргументов, почему всё-таки Россия плохая авторитарная страна.
А еще, чтобы получить гражданство США, нужно принести клятву, носить оружие и направлять его туда, куда они скажут. Мне кажется, если ты родился в России, то сможешь согласиться на это, разве что сойдя с ума.
Ну и, напоследок, расскажи, какие у тебя планы теперь, в связи с успешным решением вопроса о признании диплома и научной степени?
Я рад тому, что теперь смогу на правах ученого безо всяких преград работать в красноярском Институте физики. Там меня приняли в лабораторию радиоспектроскопии и спиновой электроники. Так совпало, что буквально пару месяцев назад в институт купили атомно-силовой микроскоп — сложный прибор, который, используя меркаптан в качестве чернил, способен рисовать узкие дорожки проводников (25нм) для формирования наноскопических полупроводниковых и гибридных приборов для спинтроники. В Лос-Анджелесе я занимался литографией для похожего проекта: квантового бита на спине электрона в кремний-германиевой квантовой яме. В Красноярске как раз требовался специалист по подобным приборам, да и еще с хорошими знаниями английского, чтобы его правильно настроить. Все совпало (улыбается). Так что теперь я занимаюсь нанолитографией на атомно-силовом микроскопе.
Ольга Дарсавелидзе, интернет-газета Newslab.ru
