Есть несколько произведений искусства, которые, как мне кажется, излагают концепцию чистейшего человеческого зла. В литературе к ним, несомненно, относится безжалостный и удивительно филологичный роман Энтони Берджеса «Заводной апельсин». Американец Стэнли Кубрик экранизировал его с исключительной атмосферной точностью — да и не было другого выбора, публика бы не поняла и не простила. Новосибирскому режиссеру Алексею Крикливому, поставившему «Заводной апельсин» на сцене Красноярского ТЮЗа, публика простила все; похоже, что в нашем городе спектакль еще долго будет собирать полные залы. Прощать зло — это, конечно, по-христиански, но от аплодисментов я бы лично воздержался.
Проблема интерпретации изначально недраматического произведения — ключевая для режиссера: первоисточник необходимо резать от ума, а потом сшивать от души. В ином случае вместо живого пациента с хирургического стола поднимется зомби, в морфологическом смысле мало отличимый от человека, но бездушный и бестолковый. История Алекса, вожака подростковой банды, который, дошутившись, подвергся промыванию мозгов, а потом был выпихнут на свободу, будучи закодированным от жестоких поступков и потому совершенно беззащитным перед жестокостью мира, превратилась в такого вот условно ожившего мертвеца.
Три вещи интересовали меня перед премьерой более всего: как в постановке зазвучит уникальный язык романа, во что превратятся многочисленные сцены насилия, и куда Алекса-коротышку, малолетнего садиста и любителя классической музыки, выведет в конце его кривая дорожка. На деле вышло так, что сочные славянизмы растворились в обычном сленге, насилие укрылось за очень мягкой символикой, а финал утратил конкретику — он очутился в печатной машинке главного героя, похоже, засевшего за мемуары. Так у заводного зомби не оказалось ни языка, ни сердца, ни права на посмертие. Атмосфера постоянного безнаказанно творимого злодеяния, героя над обществом или общества над ним, ушла безвозвратно, вместо неё же не пришло ничего — три с половиной часа зритель вынужден блуждать в пространстве ничем не примечательного триллера.
Традиционно, город, в котором беспредельничает юный Алекс — это мрачное и страшное место, вычерченное в стиле «нуар». Однако в спектакле действие разворачивается в декорациях полицейского участка. Тема города возникает лишь однажды, но, надо признать, эффектно — под монотонный бит по улицам разгуливают одинаковые люди в серых плащах, среди которых «исправленный» главный герой чувствует себя неуютно. Вообще, в постановке наиболее выразительны как раз те сцены, в которых требуется подчеркнуть, что окружающий мир не менее испорчен, чем Алекс. Крикливый видит в «Заводном апельсине» прежде всего бунт одухотворенного героя против неодухотворенной системы, в которой любой естественный злодей много лучше неестественного «добренького» обывателя.
Правда, воспринимать Алекса как злодея или как жертву крайне сложно — его не удается даже возненавидеть. Попытки показать его порочность с помощью эпизодов, в которых, например, сцена группового изнасилования заменяется ударами кулаков по перевернутой столешнице, смотрятся наивно. Так же наивны и неубедительны намерения продемонстрировать глубину натуры главного героя через восторги в ответ на подаренную пластинку Бетховена или навязчиво повторяемые классические музыкальные композиции. Алекс из исключительной личности превратился в рядового уличного хулигана, он дисгармоничен и поверхностен. Алексей Алексеев, который перенес в этот образ повадки своего персонажа из «Собак-якудза», все дело усугубил — несмотря на неплохую игру, он напоминает в лучшем случае нехорошую версию Эйса Вентуры в пиратском дублете (это прическа и мимика во всем виноваты), а вовсе не демонического Макдауэлла. Вместе с тем потенциал для наполнения этой роли огромен.
Будучи безжизненным функционально, спектакль похож на зомби и в структурном отношении. Лохматые хирургические швы и грубые следы от разрезов намекают, что над телом работали как минимум три вивисектора. Один — кондовый реалист, второй — ценитель авангарда, а третий — убежденный приколист, потому что только такому человеку в голову могла прийти идея нарядить министра внутренних дел в ядовито бирюзовый костюм, а актера Кобелькова в балетную пачку. Итогом совместной работы стало чудовище с совершенно дисгармоничной моторикой движений — невооруженным взглядом видно, где начинается, и где заканчивается тот или иной кусок. Зная, что для Крикливого эта постановка — фактически эксперимент в неизведанном ранее направлении, можно ожидать, что в дальнейшем шить он научится аккуратнее. Пока же пациенту как воздух необходим четвертый хирург — пластический.
Иногда мертвое тело начинает дышать, а в глазах его появляются осмысленные искры. Например, когда в повествовании возникает яркая фигура священника в исполнении Вячеслава Ферапонтова — энергичного и органично взаимодействующего с другими персонажами (как правило, действующими в спектакле разобщенно). Есть эпизоды, пробуждающие некие чувства по отношении к главному герою — скажем, сцена неожиданного возвращения Алекса к восхитительно гротескным родителям, которые, рассчитывая, что сыну томиться за решеткой еще много лет, сдали пустующую комнату молодому студенту. Только вот зомби от своей сущности никуда не деться — священник превращается в занудного режиссерского резонера, прочие интонации гаснут, а живой мертвец продолжает медленно хромать куда-то вслед за минутной стрелкой.
Зла в мире хватает, можете сказать вы, и незачем переносить его лишний раз на сцену. Возможно, вы правы, но тогда, наверное, не стоит браться за специфические произведения, или же, взявшись, выражаться более внятно, избегая путаницы в заполненных танцевальными пируэтами сновидениях, пришитых к пижамам игрушечных кошек, истеричных криков в исполнении всей труппы и тому подобного креатива. Тем более что лучший режиссерский ход за весь спектакль родился совершенно случайно. Потревоженный чьим-то движением оранжевый баскетбольный мяч медленно катится по сцене, а за ним заворожено наблюдала добрая часть зала.
«Упадет он в партер или не упадет?», — думал тогда я, и это был единственный раз, когда мне жалко было отводить взгляд на часы.
Евгений Мельников,
фото: krasapelsin.narod.ru
