В одном маленьком-маленьком королевстве жили-были маленькие король и королева. Когда у них родилась дочка, король и королева устроили пир на весь мир, и пригласили на него сказочных фей. Одной фее не хватило места за столом, и тогда она сказала, что принцесса умрет в день своего шестнадцатилетия. Но другая фея сказала: «не пугайтесь, маленький король и маленькая королева! Ваша дочка не умрет, а только заснет на сто лет...».
В этом году театральный фестиваль «Норильские сезоны» открылся двойным показом «Спящей красавицы» (хореограф и постановщик — Татьяна Баганова): авангардный балетный спектакль в жанре contemporary dance привез в наш город уральский театр «Провинциальные танцы». Товарищи-танцоры из славного города Ебурга в рамках страны довольно-таки известны, на их счету несколько «золотомасочных триумфов» и чрезвычайно лестная критика. Вместе с тем «Красавица» — зрелище, конечно, немного шокирующее для тех, кто привык к старому доброму Шарлю Перро и старому доброму классическому балету.
Основной сюрприз заключается в том, что главная героиня спектакля вовсе не принцесса вековой выдержки, а та самая злая фея, которая предрекла малышке роковую встречу с веретеном. Она, фея, «не носила каблуков, не играла в бадминтон и пила пустой чай», а потому в свободное время развлекалась игрой с человеческими марионетками. Как призналась в каком-то интервью Баганова, такая интерпретация была навеяна восточной философией, в которой человек, не осознающий того, что творит, — это человек спящий. Фея Карабос здесь — единственный бодрствующий персонаж; среди белоснежных фигур она одета в серое, порой не подчиняется внешнему рисунку танца, засыпает сцену выстрелами из хлопушек и управляет шеренгами людей взмахами шелкового платочка.
Происходящее поначалу напоминает один из странных, страшноватых советских мультфильмов — непривычная музыка (здесь — это скрежещущие и пиликающие американские композиторы-минималисты) в сочетании со знакомым, но несколько искаженным сюжетом и текстурной анимацией в палитре небогатого художника-примитивиста. Задник сцены — огромный холст цвета сепии, который время от времени прочерчивают темные струйки воды; на его фоне постоянно по причудливым траекториям движутся человеческие существа, больше напоминающие оживших манекенов. Образ куклы — ключевой для всего спектакля, в качестве подсказки две деревянные фигурки в причудливых позах обнаруживаются на краю сцены еще до того появления актеров. Все персонажи здесь подобны этим деревянным куколкам — их удивительная хореография представляет собой этакое сочетание гибкости живого и ритмичности мертвого, искусственную жизнь в строго заданных рамках.
Деревянные марионетки бесполы, и платья на них цеплять или сюртуки — дело исключительно кукольника, оттого все танцоры наряжены в фехтовальную амуницию — на лицах маски, у женщин дополнительными пластинами прикрыта грудь, у мужчин — пах, вот и все различия. Жизнь между этими куклами, словно живительный порошок между дуболомами из другой сказки, распределена неравномерно — одни начинают движение лишь после того, как другие прикосновением передают им импульс, тот самый мифический поцелуй принца, который должен разбудить спящую красавицу. Однако поцелуя недостаточно, чтобы превратить марионетку в человека — столкнувшись с препятствием, персонаж будет извиваться и биться об него лбом, но не более того.
Сюжет сказки, между тем, развивается согласно канонам. Ужаленная веретеном принцесса повисает над сценой в позе сломанной куклы, а после заключается в башню-мельницу. Принц пробирается к ней сквозь лес из человеческих тел, целует спящую красавицу; принцесса вылупляется из целлофанового гроба как симпатичная личинка, после чего они сливаются в ритмичном беге на металлическом барабане, как две счастливые морские свинки. А фея, тем временем, продолжает заполнять сцену пугающими конструкциями, предназначенными для перемалывания, просверливания человеческих полуфабрикатов — одинокая, властная и упрямая. Раз Добро не в силах очнуться от мертвенно-сладкой механистичной дремы, почему бы Злу не поиграть со спящими?
