Поэт, прозаик.
Игорь Миронович Губерман родился в 1936 году в Харькове. Поэт, прозаик.
Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1960-70-е гг. работал в жанре научно-популярной, документальной прозы. Стал известен как автор стихов, полных сарказма и иронии по отношению к существовавшему режиму. Принимал участие в издании нелегального журнала «Евреи в СССР». В 1979-84 гг. - в заключении и ссылке (по обвинению в незаконной перепродаже икон).
С 1988 года – в Израиле, где продолжает литературную деятельность. Впервые в СССР стихи Губермана были напечатаны в 1990 в газете «Московский комсомолец». В 1992 году в Москве издан двухтомник «Гарики на каждый день». «Гариками» Губерман называет свои четверостишия, большая часть которых – в жанре поэтической сатиры. Пишет и прозу – в России изданы его повесть «Прогулки вокруг барака», роман «Штрихи к портрету» и др.
В диссидентских кругах Игорь Губерман когда-то прославился своими хлесткими четверостишиями на злобу дня – «гариками». За что и отсидел пять лет. А вскоре после отсидки был репатриирован «на родину предков». Впрочем, о таком повороте событий нисколько не жалеет – в Израиле ему тепло и вольготно. Губерман продолжает писать прозу и «гарики», издает новые книги, в том числе и в России. И, несмотря на солидный возраст – летом ему стукнет 70, – сохраняет прежнюю язвительность и ироничность.
Как относитесь к круглым датам, Игорь Миронович? Впереди вроде как юбилей…
Признаться, жду его с отвращением, омерзением и страхом. Хотя чужие юбилеи очень люблю, друзьям к такому случаю всегда пишу стихи. И вообще обожаю праздники! У меня даже есть книжка, которая так и называется – «Праздники на каждый день». Мы с художником Сашей Окунем сочинили 368 праздников, очень смешных и со стишками.
Откуда же столько насобирали?
А у нас еще есть 30 февраля – день безоблачного супружества!
Наверное, самый любимый?
Больше всего я люблю Новый год и дни рождения друзей. Кстати, Новый год мы отмечаем дважды – в сентябре еврейский и непременно с декабря на январь. Собирается толпа друзей человек двадцать, я – Дед Мороз, уже многие годы. Борода белая, туркменский халат... Пока сидел, теща Лидия Борисовна отменила в доме Деда Мороза. За что я ей очень благодарен. И вообще с удовольствием отмечаю все праздники, где в обряд входит выпивка.
Что из напитков предпочитаете?
Раньше любил джин и коньяк, последние несколько лет пью виски. Водке не изменяю по-прежнему. И не отказываюсь ни от чего, что наливают. Но количество выпитого измерять не пробовал – боюсь! (Смеется.)
Вас послушать, Игорь Миронович, так жизнь – это сплошной праздник.
Говорю же – даже книжку на эту тему издал.
А по вашим книгам часто возникает ощущение, что ирония для вас – это средство самозащиты… Когда-нибудь в жизни вам бывает не до смеха?
Конечно, и не раз. Но чем больше хочется плакать, тем важнее смеяться, понимаете? К счастью, в последнее десятилетие мне редко бывает не до смеха. Я прижился в Израиле, там тепло и есть возможность расслабиться – я же большой лентяй! Судьба как-то сложилась: езжу, выступаю, пишу книги – зарабатываю этим на жизнь себе и своей семье. На днях закончил еще одну книгу воспоминаний «Вечерний звон» – на русском языке, на иврите не пишу, знаю его совсем плохо. Это третья книга после «Пожилых записок» и «Книги странствий». Через пару месяцев она выйдет в России. Названию соответствует – так, стариковская болтовня. Хотя это я кокетничаю. (Улыбается.) Что еще? Продолжаю писать «гарики». Обычно проверяю их на друзьях: предоставят на пьянке слово – обязательно что-нибудь набормочу.
Вас не задевает, кстати, что ваше имя в первую очередь ассоциируется именно с «гариками», а не с вашими серьезными книгами – о биологической кибернетике, психиатрии?
Матушка, вы меня ужасно оскорбляете! (Смеется.) «Гарики» – очень серьезная штука, для меня, во всяком случае. Но вы правы, у меня действительно много прозы. В 60-е писал научно-популярные книги: «Третий триумвират», «Чудеса и трагедия черного ящика», повесть о Бехтереве «Страницы жизни» – помню, очень заинтересовался его жизнью… И во время отсидки – кстати, в ваших краях – писал прозу, повесть «Прогулки вокруг барака».
Если не ошибаюсь, именно пребывание на зоне в немалой степени повлияло на ваш выезд в Израиль?
Отнюдь, ни в коем случае. Просто Господь Бог предоставил возможность другой жизни, и я воспользовался ею.
Театральные комики в жизни часто мрачные мизантропы. Насколько свойственно подобное раздвоение литераторам?
Я не раз слышал и читал, что юмористы очень мрачные люди. Но те, кого знал лично, под это определение не подходят. Великий драматург Гриша Горин был человеком легким, веселым и смешливым. Виктор Шендерович, блистательный юморист, совершенно не похож на угрюмого мизантропа. Так что, здесь нельзя обобщать.
А что скажете относительно себя самого?
Вот я-то как раз мизантроп! (Смеется.)
С Красноярским краем у вас, наверное, дурные ассоциации?
Что вы, наоборот, только светлые – здесь прошли лучшие годы моей жизни! Сидел сначала в лагере, потом проживал в ссылке, в самом Красноярске два месяца сидел в пересыльной тюрьме. Так что, для меня это родной город, я сердечно к нему привязан. Не верите? Я серьезно! С дивными людьми здесь познакомился. Даже жаль, что больше так и не встретился с теми, с кем сидел. Думаю, они не отождествляют меня прежнего, курившего с ними самокрутки, с тем фраером, что вещает что-то со сцены… Но я общался не только с зеками.
С Астафьевым не встречались?
Знаете, как-то не довелось.
Из-за его антисемитизма?
Нет-нет-нет, я очень люблю и уважаю Астафьева как прозаика. И пообщался бы с ним с удовольствием – к тому же, в то время он не был известен своим антисемитизмом. В Красноярске же я очень близко дружил с художником Тойво Ряннелем – он даже навещал меня в ссылке в Бородине. А еще здесь жил потрясающе талантливый художник Андрей Поздеев, мы дружили больше 40 лет. В последний раз я с ним виделся примерно за год до его смерти… У меня сохранились три его работы – две маслом и один рисунок. Помню, Андрей предложил мне выбрать любые. На антресолях у него кучей валялись картины, которые он собирался выбросить. Я взял из них три штуки. А он с издевкой сказал: «Я рад, что у тебя вкусы не переменились».
В вашей коллекции только живопись?
Нет, я собираю всякое дерьмо – бронзовое, деревянное. С «блошиных рынков» притаскиваю домой всякую чушь – жена ругается! Зато всегда есть огромный фонд подарков на дни рождения. Но так жалко отдавать! (Смеется.) Очень люблю наивную живопись, примитивы – в моей коллекции таких полотен штук пятнадцать. Мечтаю открыть в Иерусалиме музей наивной живописи – сам Бог велел там это сделать.
Игорь Миронович, а как часто вы выступаете в России?
Раз в год объезжаю с десяток городов. Как девушка по вызову: зовут – приезжаю. В Красноярске в последний раз был лет пять назад, в нынешнюю поездку это второй город после Москвы. Потом выступления в Иркутске, Хабаровске, Владивостоке… Если соберу путевые впечатления, напишу новую книгу, название уже придумал – «Попугай на снегу».
Ваша аудитория меняется с годами?
Она стареет, матушка. Но, по счастью, появляются и молодые слушатели. Правда, я не очень уверен, что все они идут послушать именно стихи – думаю, многих забавляет возможность услышать неформальную лексику со сцены. (Улыбается.)
Вас уже, наверное, достали вопросы о ненормативной лексике?
Не то слово – я считаю их просто неприличными! (Смеется.)
Василий Аксенов в одном интервью заявил, что сейчас он бы он написал свою «Московскую сагу» иначе – представленный в ней в изобилии мат недопустим с точки зрения сегодняшних требований к литературным произведениям…
Вот уж не знаю! Я не Аксенов и не склонен разговаривать на такие высокие темы и употреблять столь высокие выражения, как «сегодняшние требования к литературным произведениям». Оно, кстати, кажется мне частью ненормативной лексики…
Возвращаясь к вашему вопросу об аудитории, признаюсь, что я каждый раз получаю море удовольствия от общения с публикой. В России очень хороший слушатель – здесь до сих пор сохранилось уважение к слову. Хотя у этого качества есть и другая сторона – точно так же внимательно россияне слушают подонков и политиков… Но читать стихи в России невыразимо приятно.
Ваши выступления – шоу, поэтический вечер или театр одного актера?
Вы назвали сразу три таких привлекательных определения, что я аж растерялся, как бомж при виде денатурата и керосина. (Смеется.) Шучу. Безусловно, это не шоу – я не артист. Мое выступление нельзя назвать поэтическим вечером – я не только читаю стихи, но и рассказываю много всяких баек. Тематика со временем тоже не меняется – про любовь, жизнь, смерть, друзей. Конечно же, про женщин и про вино – люблю все, до чего могу дотянуться. Так что, скорее, это все-таки что-то наподобие театра одного актера, который сам написал свой репертуар.
Почему-то напрашиваются невольные ассоциации с Евгением Гришковцом…
Мне рассказывали, что он очень талантливый артист, но сам я его ни разу не видел. И поэтому пока что боюсь развивать такие ассоциации... К тому же, я не театрал, никогда им не был и драматургию никогда не писал.
Вы в большей степени поэт?
Я сочинитель, рифмоплет, литератор… Поэты – это, знаете ли, Пушкин, Лермонтов, Ахматова.
Однако в наше время в России не часто встретишь литератора, который собирал бы большую аудиторию… Можете объяснить секрет своей популярности?
Вы знаете, думаю, тем же объяснялось хождение моих стишков в самиздате в 60-80-е годы. Я родился, по счастью, свободным человеком. А свободное слово развлекает и освежает, оно необходимо всем и всегда. Просто другие страны уже много столетий этим обеспечены и не замечают его – как в России, например, не замечают воздуха, которым дышат.
Само понятие свободы в России – разве это не блеф?
Если честно, не хотелось бы отвечать на политические вопросы. Я иностранец и вынужден быть вежливым. Замечу лишь, что заметно поугасла свобода печати, очень заметно. Ощутимо похолодало. Но свобода – вообще очень капризная старуха, с ней трудно жить. А Россия свободы почти никогда и не видела, здесь это приживается с боем.
Вы – человек далекий от политики?
Абсолютно далекий! Хотя происходящее в мире меня не может не затрагивать. И Россию я очень люблю и болею ее бедами. Но это совершенно не значит, что я как-то участвую в политике.
Тогда вернемся к литературе – кто-то из современных российских авторов вам интересен?
Очень люблю Пелевина, Людмилу Улицкую, обожаю Акунина, читаю российские толстые журналы – я в курсе всего, что пишется и издается в России. В поэзии мои предпочтения почти не меняются. Заболоцкого и Блока просто обожаю, люблю обереутов, ну и, естественно, Сашу Черного, Дона Аминадо, о Хайяме и говорить нечего. Один покойный драматург даже называл меня Абрам Хайям.
А к подражателям своим как относитесь?
Мне их жалко. Все эти борики, марики, абрамики – недавно одна женщина издала толстую книгу иреков! А самое печальное – пока что не нашлось ни одного, который писал бы хорошие четверостишия. Равно как и пародии, что на меня пишут – до сих пор среди них не было талантливых.
Как считаете, Игорь Миронович, вы удачливый человек?
Очень, я просто баловень судьбы – смотрите, выжил! (Смеется.)
Беседовала Елена Коновалова
