«Лаура и ее оригинал», Владимир Набоков

Вы извините, но речь пойдет немного про постмодернизм. Якобы умерший без эксгумации по мнению одних, продолжающий развиваться по мнению других, и под своим родным именем уж точно порядком поднадоевший. Однако книжный рынок иной раз заставляет вспомнить тезис Липовецкого, что постмодернизм и не думал заканчиваться, он просто распространился в другие области. Так и получилось с суперхитом «Лаура и ее оригинал» от мертвого классика Владимира Набокова. «Самым обсуждаемым и самым ожидаемым романом начала XXI века».

Все начинается с предыстории. Писатель перед смертью завещал сжечь рукопись своего незаконченного романа «Laura», на что родственники конечно не решились. Сын, Дмитрий Набоков, хранил черновики тридцать с хвостиком лет, о чем периодически напоминал СМИ. В последние годы наследник активизировался с публичными раздумьями — публиковать или все-таки выполнить волю покойного. Про рукопись в прессе заговорили все чаще. И вот, на пике общественного резонанса выходит книга «Лаура и ее оригинал», с именем Владимира Набокова на корешке. Как утверждает издательство «Азбука-классика»: «премьера одновременно состоится в США, Великобритании, России и ряде других стран». Сомнений это утверждение не вызывает, такие книжные интриги должны брать усиленным натиском — потому что под брендом «неизвестный роман Набокова» скрывается совсем другая история.

Итак, «Лаура и ее оригинал» — это такой довольно сумбурный текст, с всплывающими героями (один из которых пишет роман), расфокусированным повествованием и постоянными логическими обрывами. Развивающиеся шлейфы предложений и завораживающая эквилибристика мысли (точно Набоков). Престарелый виноторговец Губерт Г. Губерт и еще несколько неопределенных кивков на собственный сюжетно-мифологический арсенал. Вот и всё. «Блестящий, оригинальный и потенциально революционный роман» не то, что незакончен — он толком и не начат. Этот заветный черновик едва занимает половину и без того небольшой — 189 страниц малого формата и размашистого шрифта — книжки. Остальные площади отданы предисловию сына и послесловию переводчика Геннадия Барабтарло, который «был знаком с Верой Набоковой». И если Дмитрий вступает во вполне традиционной манере (немного воспоминаний, чуть-чуть извинений) то «слово переводчика» — это уже самостоятельное произведение. Комментарий, мутировавший в литературоведческий авантюрный детектив.

По разрозненным наброскам и нерегулярным дневниковым записям, по воспоминаниям очевидцев и биографическим нюансам Барабтарло строит догадки: каким бы мог быть замысел романа. Из его расследования мы узнаем, что Набоков задумал самые семантически насыщенные волокна своих произведений связать в «Лауре» в единый узор. Сюжет развивается, и вот уже пытливый переводчик считывает какие-то смыслы с собственных проекций: «таким образом, последняя реплика<...> возможно, должна была навести читателя на мысль, что он что-то важное с первого раза упустил». Впрочем, исследователь весьма скромен. Он оставляет за рассуждениями на 58 страниц статус робких предположений. «У текста, доставшегося нам, нет топографии, нет системы связующих линий, нужных для понимания соотношений между повествованием объемлемым, объемлющим и всеобъемлющим». Особенно прекрасны места, где переводчик честно признается, что пазл набоковской композиции, «периодов, пассажей, глав, пластов, тематических большаков и проселков» он собрать так и не смог.

Литературоведческий детектив получился изобретательным и довольно занятным. Смущают только постоянные оправдания этического толка. Наводят на мысль, что дело вовсе не в этике (будь самоуправство близких автору людей делом предрассудительным, мир так и не узнал бы о Кафке). А в том, что никакого романа не существует. Сладострастные интерпретации строятся вокруг почти пустого места, вокруг эха громкого имени. И, что самое подозрительное — с неприятного разговора все время пытаются соскочить. В академическом издании опус Барабтарло пылился бы на полках, а под заманчивой личиной бестселлера разлетается на ура. Английские издатели «романа», например, поступили куда изящнее, выпустив на рынок концептуальный аттракцион. Вместо страниц — свободно перемещаемые перфокарты (имитация тех, на которых в действительности писал Набоков). Любой желающий сам сможет собрать долгожданный шедевр.

Само по себе превращение Владимира Набокова в игральную кость, в свободно циркулирующий медиаобраз — практика настолько привычная, что осуждению поддается слабо. Напротив: тут бы и расцвести новым цветом комментариям без романа в духе Павича, провокациям в духе Уорхола или мистификациям на манер Кабакова. Но маркетинг приютил забуксовавший постмодернизм, кажется, совсем с другими целями. Ему не нужны ни творческие поиски, ни порождения смыслов — вполне достаточно крепкого и за выслугой лет ставшего легитимным метода. Набоков и его «Лаура» конвертируются не в художественное сырье, а в твердую валюту.