Накануне, пока Олег Алексеевич бодро пилил деревянный помост сцены электролобзиком (и где обещанная бензопила?!), Пузанов теребил алую треуголку драматурга Му де Звона, а Абакановский и Янюк увлеченно вандалили, отбивая молотком со стен кусочки лепнины, я размышлял о том, каково это — лишиться второго дома. Если смена первого для нас — порой только прихоть, удовлетворение тяги к гедонизму или следствие исполнения наказа президента, то любые глобальные изменения, происходящие со вторым — часто вынужденный и потому очень эмоциональный процесс. Будь то переезд редакции или реконструкция театра.
Да, большая сцена театра имени Пушкина закрылась на неопределенный срок. Вернее, и и.о. министра культуры Паздникова, и директор театра Петр Аникин этот срок обозначили более менее точно — в два с половиной театральных сезона. Однако опыт модернизации другого во всех смыслах Большого Культурного Здания заставляет нас, надеясь на лучшее, не терять самообладания и веры в высшие, в том числе и надзорные, инстанции.
У меня в жизни один раз было нечто похожее — когда на пятом курсе нас изгнали из старого корпуса журфака на Маерчака, 6. Тогда остаток учебного года мы вместе с преподавателями ютились в будущих руинах завода «Искра», в конференц-залах MIX-MAX’а, а иногда даже — в глубоко чужих стенах университета на горе. Помню препротивнейшее ощущение, когда ты проезжаешь на автобусе мимо ветхого, пошарпанного и до боли родного корпуса с его вокзальным полом, тусклыми светильниками, тесными аудиториями. И это сооружение, пропитанное насквозь проклятиями и восторгами высшей пробы, было нам куда дороже всех обещанных образцово-показательных хором.
Нет, я не представляю, что чувствуют работники «Пушки». Ровно так же я не представляю, как будут осваиваться некоторые из заявленных восьми площадок, где теперь придется выстраивать драматургическое действо фактически с нуля. Пожелаем всем удачи и терпения — ведь театр, как мы помним, это вовсе не здание, это в первую очередь труппа. Как пообещал Аникин, ни один спектакль по техническим причинам из репертуара не исчезнет. Исчезновений актеров пока тоже не предвидится (если не рассматривать всерьез чемодан Киндякова, с которым тот вышел на прощание со зрителями).
Кроме того это все, конечно, только эмоции, которые легко лечатся рухнувшей с потолка балкой или отказавшим в самый подходящий момент осветительным прибором. Говорят, что изменения во внутренней анатомии театра будут колоссальны (попозже постараюсь вам кое-чего об этом рассказать), а техническая оснащенность позволит задирать нос перед столичными коллегами. Меня же, однако, больше интересуют даже не те навороты, которыми просто обязана обзавестись любая современная театральная площадка, а то, будет ли там ложа для прессы. Чтобы как у Бальзака все.
Любопытно будет и заглянуть в театральный музей, где теперь появился столь странный экспонат. Кстати, отличная была бы идея — раздать всем зрителям с комплексом Плюшкина по кусочку старого театра. Глядишь, тогда бы и строителям было меньше работы. Лично я бы забрал табличку с номером «5» с кресла в пятом ряду. Кажется, именно там я в первый раз в своей театральной жизни чему-то аплодировал.
