Такой подход с давних пор применяется в музыке. Если у исполнителей что-то идет не так - и ноты есть, и инструменты есть, а звуки получаются не очень - то они садятся чинно в ряд в новом порядке. Помогает, правда, не всегда - но все-же лучше так, чем оставить надежду и совсем ничего не делать.
А шо такое культура для вас, дорогие мои, жители края? В каком направлении вам хотелось бы двигать ее? - - Возьмите саквояж, - сказал Чапаев и легко спрыгнул на землю. Слегка щурясь после уютной полутьмы броневика, я вылез следом. Мы находились в самом центре площади у Ярославского вокзала. Со всех сторон нас окружала волнующаяся толпа по-разному одетых вооруженных людей, построенных в неровное подобие каре. При появлении Чапаева послышались крики, общий шум голосов стал делаться громче и через несколько секунд перерос в тяжелое "ура", облетевшее площадь несколько раз. Броневик стоял возле украшенной скрещенными флагами дощатой трибуны, похожей на эшафот. На ней переговаривались несколько человек военных; при нашем появлении они зааплодировали. Чапаев быстро взошел по скрипучим ступеням вверх; стараясь не отставать, я поднялся следом. Бегло поздоровавшись с парой военных (один из них был в перетянутой ремнями бобровой шубе), Чапаев подошел к ограждению эшафота и поднял вверх ладонь в желтой краге, призывая людей к молчанию. - Ребята! - надсаживая голос, крикнул он. - Собрались вы тут сами знаете на што. Неча тут смозоливать. Всего навидаетесь, все испытаете. Нешто можно без этого? А? На фронт приедешь - живо сенькину мать куснешь. А што думал - там тебе не в лукошке кататься... Он кивнул на притихшую площадь, над которой разносились слова Чапаева: - Только бы дело свое не посрамить - то-то оно, дело-то!... Как есть одному без другого никак не устоять... А ежели у вас кисель пойдет - какая она будет война?.. Надо, значит, идти - вот и весь сказ, такая моя командирская зарука... А сейчас комиссар говорить будет. Я вспомнил одно из стихотворений Соловьева и рассмеялся. - Что это вы? - спросил Чапаев. - Так, - сказал я. - Понял, что такое панмонголизм. - И что же это? - Это такое учение, - сказал я, - которое было очень популярно в Польше во времена Чингиз-хана. - Вот как, - сказал Чапаев. - Какие вы интересные знаете слова. - О, до вас в этой области мне далеко. Кстати, не объясните ли вы, что такое зарука? - Как? - наморщился Чапаев. - Зарука, - повторил я. - Где это вы услыхали? - Если я не ошибаюсь, вы сами только что говорили с трибуны о своей командирской заруке. - А, - улыбнулся Чапаев, - вот вы о чем. Знаете, Петр, когда приходится говорить с массой, совершенно не важно, понимаешь ли сам произносимые слова. Важно, чтобы их понимали другие. Нужно просто отразить ожидания толпы. Некоторые достигают этого, изучая язык, на котором говорит масса, а я предпочитаю действовать напрямую. Так что если вы хотите узнать, что такое "зарука", вам надо спрашивать не у меня, а у тех, кто стоит сейчас на площади.
Было тяжело смотреть на этих людей и представлять себе мрачные маршруты их судеб. Они были обмануты с детства, и, в сущности, для них ничего не изменилось из-за того, что теперь их обманывали по-другому, но топорность, издевательская примитивность этих обманов - и старых, и новых - поистине была бесчеловечна. Чувства и мысли стоящих на площади были так же уродливы, как надетое на них тряпье, и даже умирать они уходили, провожаемые глупой клоунадой случайных людей. Но, подумал я, разве дело со мной обстоит иначе? Если я точно так же не понимаю - или, что еще хуже, думаю, что понимаю - природу управляющих моей жизнью сил, то чем я лучше пьяного пролетария, которого отправляют помирать за слово "интернационал"? Тем, что я читал Гоголя, Гегеля и еще какого-нибудь Герцена? Смешно подумать. Однако надо было что-то сказать. - Товарищи рабочие! - крикнул я. - Ваш комиссар товарищ Фурманов попросил меня быть покороче, потому что сейчас уже начнется посадка. Я думаю, что у нас еще будет время для бесед, а сейчас скажу вам только о том, что переполняет огнем все мое сердце. Сегодня, товарищи, я видел Ленина! Ура! Над площадью разнеслось протяжное гудение. Когда шум стих, я сказал: - А сейчас, товарищи, с последним напутствием выступит товарищ Фурманов! Фурманов благодарно кивнул мне и шагнул к ограждению. Чапаев, посмеиваясь и крутя усы, о чем-то говорил с военным в бобровой шубе. Увидев, что я подхожу, он хлопнул военного по плечу, кивнул остальным и пошел вниз с трибуны. Заговорил Фурманов: - Товарищи! Остались нам здесь минуты. Пробьют последние звонки, и мы отплывем к мраморному, могучему берегу - скале, на которой и завоюем свою твердыню...
Не будет никакого конкурса ! Все по знакомству .Культуру города возглавит бывшая тамада и организатор свадеб и торжеств Массовик затейник , не имеющая никакого представления ни о чем -Люба Сахарова. таковы реалии нашей жизни .
ДГХ руководит теперь 28летний не отдававший Родине долг, но кучу работодателей сменивший мен. Значит, культур-мультур руководить буде еще более молодой персонаж, лет 18ти, прям со школьной скамьи.
Хватит вместо красивых парней принимать на работу страшных и жирных теток!
- - Возьмите саквояж, - сказал Чапаев и легко спрыгнул на землю. Слегка
щурясь после уютной полутьмы броневика, я вылез следом.
Мы находились в самом центре площади у Ярославского вокзала. Со всех
сторон нас окружала волнующаяся толпа по-разному одетых вооруженных людей,
построенных в неровное подобие каре. При появлении Чапаева
послышались крики, общий шум голосов стал делаться громче и через
несколько секунд перерос в тяжелое "ура", облетевшее площадь несколько
раз.
Броневик стоял возле украшенной скрещенными флагами дощатой трибуны,
похожей на эшафот. На ней переговаривались несколько человек военных; при
нашем появлении они зааплодировали. Чапаев быстро взошел по скрипучим
ступеням вверх; стараясь не отставать, я поднялся следом. Бегло
поздоровавшись с парой военных (один из них был в перетянутой ремнями
бобровой шубе), Чапаев подошел к ограждению эшафота и поднял вверх ладонь
в желтой краге, призывая людей к молчанию.
- Ребята! - надсаживая голос, крикнул он. - Собрались вы тут сами
знаете на што. Неча тут смозоливать. Всего навидаетесь, все испытаете.
Нешто можно без этого? А? На фронт приедешь - живо сенькину мать куснешь.
А што думал - там тебе не в лукошке кататься...
Он кивнул на притихшую площадь, над которой разносились слова
Чапаева:
- Только бы дело свое не посрамить - то-то оно, дело-то!... Как есть
одному без другого никак не устоять... А ежели у вас кисель пойдет - какая
она будет война?.. Надо, значит, идти - вот и весь сказ, такая моя
командирская зарука... А сейчас комиссар говорить будет.
Я вспомнил одно из стихотворений Соловьева и рассмеялся.
- Что это вы? - спросил Чапаев.
- Так, - сказал я. - Понял, что такое панмонголизм.
- И что же это?
- Это такое учение, - сказал я, - которое было очень популярно в Польше во времена Чингиз-хана.
- Вот как, - сказал Чапаев. - Какие вы интересные знаете слова.
- О, до вас в этой области мне далеко. Кстати, не объясните ли вы, что такое зарука?
- Как? - наморщился Чапаев.
- Зарука, - повторил я.
- Где это вы услыхали?
- Если я не ошибаюсь, вы сами только что говорили с трибуны о своей командирской заруке.
- А, - улыбнулся Чапаев, - вот вы о чем. Знаете, Петр, когда
приходится говорить с массой, совершенно не важно, понимаешь ли сам
произносимые слова. Важно, чтобы их понимали другие. Нужно просто отразить
ожидания толпы. Некоторые достигают этого, изучая язык, на котором говорит
масса, а я предпочитаю действовать напрямую. Так что если вы хотите
узнать, что такое "зарука", вам надо спрашивать не у меня, а у тех, кто
стоит сейчас на площади.
маршруты их судеб. Они были обмануты с детства, и, в сущности, для них
ничего не изменилось из-за того, что теперь их обманывали по-другому, но
топорность, издевательская примитивность этих обманов - и старых, и новых
- поистине была бесчеловечна. Чувства и мысли стоящих на площади были так
же уродливы, как надетое на них тряпье, и даже умирать они уходили,
провожаемые глупой клоунадой случайных людей. Но, подумал я, разве дело со
мной обстоит иначе? Если я точно так же не понимаю - или, что еще хуже,
думаю, что понимаю - природу управляющих моей жизнью сил, то чем я лучше
пьяного пролетария, которого отправляют помирать за слово "интернационал"?
Тем, что я читал Гоголя, Гегеля и еще какого-нибудь Герцена? Смешно
подумать.
Однако надо было что-то сказать.
- Товарищи рабочие! - крикнул я. - Ваш комиссар товарищ Фурманов
попросил меня быть покороче, потому что сейчас уже начнется посадка. Я
думаю, что у нас еще будет время для бесед, а сейчас скажу вам только о
том, что переполняет огнем все мое сердце. Сегодня, товарищи, я видел
Ленина! Ура!
Над площадью разнеслось протяжное гудение. Когда шум стих, я сказал:
- А сейчас, товарищи, с последним напутствием выступит товарищ
Фурманов!
Фурманов благодарно кивнул мне и шагнул к ограждению. Чапаев,
посмеиваясь и крутя усы, о чем-то говорил с военным в бобровой шубе.
Увидев, что я подхожу, он хлопнул военного по плечу, кивнул остальным и
пошел вниз с трибуны. Заговорил Фурманов:
- Товарищи! Остались нам здесь минуты. Пробьют последние звонки, и мы
отплывем к мраморному, могучему берегу - скале, на которой и завоюем свою
твердыню...
Значит, культур-мультур руководить буде еще более молодой персонаж, лет 18ти, прям со школьной скамьи.