Идея создать пьесу на основе фильма возникла, потому что практически все эти проблемы остались. Вопрос — тратить или не тратить свое время на другого человека он, в общем, вечный. Это вопрос собственного честолюбия, амбиций, личной неприязни, следования принципам. Это было всегда. Все вопросы мироздания и человеческой жизни поставлены в русской литературе. Совершенно ничего не значит, если Пушкин не видел самолета и не писал шариковой ручкой, потому что все вопросы он поставил гусиным пером.
Сценическое воплощение нашей истории сильно отличается от фильма. Это совершенно отдельный жанр. Даже люди, которые пересматривали фильм до спектакля, приходили к выводу, что это другое.
Я считаю, что наш спектакль (не побоюсь этого слова) — довольно редкий сегодня, откровенный, честный разговор с людьми. Есть такое ощущение, что люди соскучились по серьезному разговору. Не заумному, а человеческому.
Слоган «Для всех и про каждого» — это действительно так. В этом спектакле и люди, которые сидят в директорской ложе, и те, кто сидят на пятом ярусе, получают то, что их задевает. И это самое главное.
У нас были случаи, когда из зала кричали: «Нет, неправильно». Были случаи, когда кто-то в зале голосовал. Это реакция людей, которых интересует то, что происходит на сцене. Много ли сегодня спектаклей, где людей интересует то, что происходит? Где они не просто смотрят, разглядывают, удивляются или получают удовольствие от красоты.
Самый главный критерий — тишина. Аплодисменты могут быть из вежливости, могут быть купленные, а тишину не симулируешь. Это или есть, или нет. Присутствие зрителей внутри нашей истории — это самое главное. И это возможно только в театре.
На сцене мы не играем, мы живем. Было трудно добиться того, чтобы 12 человек ни одной секунды не находились на паузе, ожидая своего монолога и своей реплики, чтобы действие постоянно нагнеталось, энергия сдерживалась. Я шел именно к этому.
Такую работу можно сделать, только испытывая наслаждение происходящим на сцене. Нам интересно друг с другом. Мы много импровизируем, шутим. Не мешая, не ломая структуры, мы хохмим, троллим друг друга. Это сосуществование во времени и пространстве, как будто бы не существует 900 человек в зрительном зале, доставляет наслаждение.
Так как я сижу спиной первый акт, я могу наблюдать за всеми. Я ни разу не видел, чтобы кто-то отвлекся. У каждого есть своя точка зрения по поводу дела, каждый существует в своем характере и реагирует на происходящее сугубо согласно своему характеру, ни секунды не выключаясь из действия. Это трудно, это тяжелая работа во время репетиции, но в результате это победа для актера. Нам хочется выходить на сцену, чтобы ощутить этот кайф. И поэтому зритель нам верит, поэтому он вместе с нами.
Эту историю нельзя играть для зрителей, она должна вся концентрироваться на сцене, и тогда она становится интересной зрителю.
Вы знаете антрепризу, когда приезжают артисты, блудят на зрителя, чтобы он слышал, видел, хохотал. Ничего не имею против, но это не наша школа. Как когда-то сказал Бергман, надо невидимое сделать видимым. Это очень глубоко и очень важно, но мы продлили эту фразу: невидимое делать видимым, оставаясь невидимыми. Вот это совсем другой уровень.
Экран-сетка нам не мешает. Поначалу это было необычно, вызывало дискомфорт, потому что почти не видно зрителя, а сейчас я даже не представляю себе, как можно играть без нее. Близость зрителя, неотделенность от него могла бы влиять на нас.
Относительно экспериментов у меня есть один критерий — волнует или не волнует. Однажды я проходил через фойе, и какая-то женщина сказала про наши спектакли «Метаморфозы»: «Знаете, это новое слово». Но там никакого нового слова, мы просто по школе хорошо делаем то, что мы делаем. Новое слово — это подход: «А что, если вот так». Такое фигурирование рядом с классиком у меня не вызывает уважения, потому что открытия там нет, хотя там есть эксперимент. Чехов писал: «Играйте Гамлета, как хотите, но делайте так, чтобы не обижался Шекспир».
С гастролями мы были во Владивостоке, в Чите, Хабаровске, Кемерово, Туле, Рязани. Потрясающе, когда дыхание спектакля совпадает с дыханием людей в самых разных регионах. Удивительная вещь. Есть места в спектакле, которые в одних регионах сразу «зарабатывают» аплодисменты, в других — в эти моменты тишина. Ребята сначала переживали: «Что это такое? Вроде бы все так, как надо». Я объяснил им, что все идеально, это высшая награда. Эти аплодисменты, которые зритель сейчас нам не дал, он сохранил на конец. Он не разрушает свои ощущения аплодисментами, не разряжается. Энергия копится к самому финалу, в конце произойдет взрыв.
Когда мы играли в Минске и в Екатеринбурге, где было 4,5 тысячи человек, я думал: «Как нам на 4 тысячи играть? Это футбол что ли?» Но была такая же тишина. А когда тишина среди такого количества людей, знаете, какая энергия дикая? У меня просто мурашки по спине, я прямо чувствовал эту массу, которая настороженно наблюдает, что же мы делаем.
Сейчас мы готовим Брехта, бомбический спектакль. Когда закончим его, возьмем «Метаморфозы», детский спектакль, и с огромным удовольствием приедем снова. Тем более в Красноярск — здесь моя кровь, Суриковы, усадьба. Перед первым съемочным днем «Сибирского цирюльника» я попросился переночевать в доме, спал в кроватке моего двоюродного прадеда, на которого я похож как две капли воды. Это вызвало много разных ощущений.
Также мы с удовольствием готовы поехать в ДНР. Проблема заключается только в безопасности. Мы недавно были в Крыму, там были приняты абсолютно экстраординарные меры безопасности, потому что это лакомый кусок — ударить по театру, где идет «12», так еще и с моим участием.
Как столичные семейные «скрепы» отличаются от российскихЯ считаю, что основа страны — это провинция. Есть страна Москва, страна Рублёвка, страна Жуковка, страна Санкт-Петербург. Это страны, в которых люди могут жить абсолютно самодостаточно, общаясь друг с другом. У них есть свои рестораны, караоке, кинотеатры. Им абсолютно неважно, что происходит на Саяно-Шушенской ГЭС или где-нибудь в Хабаровске, если только там нет их предприятий, которыми они владеют. Люди остальную часть страны не знают, не любят, боятся. А я считаю, что чем дальше от Садового кольца, тем чище, серьезнее, естественнее, и это как раз и есть моя страна.
Я с наслаждением езжу по стране. Меня кто-то спросил, не ущемило ли меня то, что я попал под санкции. Я даже забыл об этом. Когда думаю, в каких местах я еще не был дома, то меня абсолютно мало волнует, что меня не пустят в Монако.
Елизавета Чурилова специально для Newslab
