Когда-нибудь это должно было произойти — главной премьерой сезона в правобережном ТЮЗе значится визионерский спектакль, который потрясает каскадом роскошных сценических картинок, но умаляет словесную составляющую до ситуативного обмена междометиями. То, что для такой постановки была выбрано сугубо филологическая кэрроловская сага о странностях и чудесатостях с её сложносочиненной текстовой головоломкой, кажется, неспроста. «Алиsy» стоит расценивать как манифест визуального театра, по направлению к которому ТЮЗ уверенно шествует все годы, что его возглавляет Роман Феодори.
Зрителям, какие привыкли вкушать зрелище глазами, а жестким номинативным рамкам предпочитают некую абстрактную форму, которую потом удобно наполнять содержимым из своей головы, спектакль Даниила Ахмедова грозит сильнейшим эмоциональным потрясением; многие прослезятся, кто-то по возвращении домой отыщет свои детские дневники или усядется сочинять волшебные сказки. Привлечена могучая театральная магия: под музыку Евгении Терехиной героиня в исполнении Елены Кайзер задорно летает над партером в развевающемся платье и, преследуемая сонмом двойников, плутает в лабиринте дверей. По залу маршем проходят барабанщики при полном параде, Розы в белоснежных пачках покачиваются на пуантах. Из ничего возникают гигантский призрачный гриб и буддоподобная Гусеница, доминантный Шляпник сводит с ума фетишисток, а развязная Червонная королева в исполинском корсете — поклонниц женского шансона. Угадывать литературный сюжет в череде фокусов не возбраняется, но без этого можно обойтись — ощущение обновленной сказки, которая внезапно лишилась скупой бумажности, приобрела объем, и теперь живет и пышет жаром на расстоянии вытянутой руки, ценно уже само по себе.
Восторг несколько блекнет от множества заимствований и даже самоповторов, самый очевидный пример первого — это, конечно, раскатывающие по залу гигантские «полунинские» шары, которыми публика с азартом некоторое время перебрасывается. Впрочем, зрителям, в глаза не видевшим ни «Снежное шоу», ни какие-то другие именитые шоу, до лампочки, кто и где там чего подсмотрел; в конце концов, всё это можно отнести в разряд цитат, которые никогда не возбраняются ради великой цели. Когда облеченная в шахматные цвета массовка в первый раз появляется на сцене, от происходящего не оторвать взгляда: изумительные костюмы, персонализированная пластика и прочее; спектакль стоит посмотреть ещё раз только ради того, чтобы разглядеть каждое из этих диковинных существ по отдельности. Среди прочих эпизодов по эффектности с этой экспозиционной, по сути, заставкой, может тягаться лишь безукоризненно выстроенная динамическая мизансцена со шляпным чаепитием и исполненный изящных парадоксов сюжет с бегом Алисы через двери; не обойтись без комплимента хореографу Денису Бородицкому.
Иной разговор, что большинство художественных красот каждый раз оборачиваются длиннотами: создателям спектакля словно невдомек, что ни один оргазм не тянется целую вечность, что бы ни твердили лирики — поэтому, например, когда воздуха в груди на то, чтобы следить за упоительной алисовой левитацией, уже не остается, организм сам завершает фигуру открытого рта протяжным зевком. Будут ли некоторые сюжеты съеживаться и укорачиваться в процессе обкатки спектакля — интересный вопрос к режиссеру, но очевидно, что монотонность восторга жанру сказочной истории претит. Другой повод для критики — это грязное исполнение некоторых трюков, которое вызвано шутками с перспективой: световая кромка надежно скрывает происходящее за ней, только если взирать на сцену под прямым углом. Некоторые ракурсы вскрывают всю механику чудес подчистую, после чего уверить себя в волшебном обмане оказывается значительно сложнее.
Говорят, в ТЮЗе уже появилась шутка, что спектакль можно было бы назвать «два Асисяя»: проводниками детскости, которые также призваны перешибать то и дело взмывающую в крещендо лирику, выступают два выразительных, чудаковатых клоуна (Александр Князь и Юрий Суслин). Продолжительные стэндапы этих персонажей — это вещь одновременно и оправданная общей механикой, поскольку она задает происходящему интерактивность, и слегка выпадающая из общей эстетики. Когда клоуны не участвуют непосредственно в создании сценических чудес, например, собирая огромного Чеширского кота или устраивая праздник разбитой посуды, то они своими дивертисментами словно выдергивают зрителей из сочиненной реальности. Они крайне интересны сами по себе, чего быть никак не должно, ибо общая магия — это единственное, что, в отсутствие сюжета, собирает некоторое количество местных визуальных эффектов в одну цельную историю. Пока хотя бы такая история есть, к происходящему могут возникнуть лишь технические вопросы; без истории отсутствие смыслов и текста становится проблемой.
Намеренное пренебрежение постановщиков словом приводит к тому, что в основу действа положена простенькая метафора столкновения повзрослевшего и поскучневшего человека с миром сюрреалистичных детских фантазий. Она передается буквально, когда Алиса забирается под книжную обложку, увлекаемая своей юной копией. Пройдя через вереницу одновременно и пугающих, и вызывающих восторг явлений, она постигает, наконец, сокровенную детскую мудрость: если закрыть лицо руками и притвориться, что проблемы нет, то страшные вещи сразу же исчезнут сами собой. Прием этот разыгрывается, в том числе, с залом, и происходит всё до такой степени простодушно, что общую неавантажность замысла легко простить и принять. Другое дело, что совершенное обессмысливание происходящего было бы уместнее, ведь и литературная «Алиса», по сути — это роуд-стори без внятных целей и мотивов. Здесь же всё начинается и заканчивается сентименталикой не самого высокого пошиба и, что хуже — с однозначной трактовкой, резко уводящей спектакль в разряд творчества для детей и забредших с ними в театр родителей.
Когда тебя принимают за неискушенного ребенка, сразу хочется хулиганить с трактовками, причем так, что и Л. Кэрролл за голову бы схватился. Например, если рассматривать все происходящее как историю с отчетливо сексуальным подтекстом: воспоминания некой дамы о том, как она превратилась в женщину с массой сопутствующих треволнений. Налицо робкое продвижение от девичьей невинности до кроваво-красных пятен на простыне, причем все сюжеты по дороге узнаваемы — тут и ролевые игры, и попытка самоидентификации, и захватывающие дух чтения фривольной литературы, и коварный совратитель, вырваться из объятий которого удается в последний момент, и даже искушенная в таких делах Червонная дама; в финале же — жесткий психологический блок, за которым рассказчица прячется от травмирующих её ретроспекций. Сочинять подобные интерпретации хочется именно по причине неуклюжей рамочности, отчего-то навешанной на безумно красивое сновидение. А зачем сновидению вообще границы?
фото Михаила Маклакова
