Разговор о высокой справедливости лучше начинать с малого. Хлесткая, сочная, атмосферная пьеса Ярославы Пулинович «Наташина мечта» — это, по сути, и не пьеса вовсе. Это две самостоятельные, сюжетно никак не связанные истории — сбивчивые, нервические монологи девочек с одинаковыми именами, искренние до простодушия и откровенные до дрожи. Перефразируя прекрасно высказавшегося на этот счет Павла Руднева, здесь молоденькие героини захлебываются от чувства несправедливости на глазах у зрительного зала.
Роман Феодори выбрал для постановки первый из монологов — рассказ шестнадцатилетней воспитанницы детского дома, которую угораздило впервые в жизни влюбиться по-настоящему в циничного взрослого мужчину, а потом натворить из-за этого бед. Удивительная штука — то, что спектакль по стопроцентно камерной вещи готовился для большой сцены. Интриговал и жанр, обозначенный режиссером — «урбанистический антимюзикл». Рекламный ход? Нет, Феодори поступил действительно оригинально. Он не стал растягивать пространство персональной исповеди до размеров зрительного зала — вместо этого он сжал нас с вами, уважаемые зрители, и поместил в голову главной героини. Там мы и будем находиться весь спектакль — сидя не то в отдалении, не то в паре шагов от несчастной Наташи с ее наивной мечтой о счастье, фате и шоколадных конфетах, и на мир тоже будем смотреть ее глазами, и слушать — ее ушами.
Даже обычные дети, которые воспитываются в обычных семьях, склонны упрекать Вселенную в несправедливости: не подарили на день рождения желанную игрушку, какая есть у соседа, заставили учить уроки, когда остальные одноклассники пинают балду на улице... Почему одним всё, а другим ничего?! Мало ли поводов обидеться у маленького существа, только-только вступающего в жизнь? А сколько же их должно быть тогда у того, кто лишен многих благ этой самой обычной жизни? Каким должен казаться мир такому ребенку, который был вынужден очень рано не то чтобы повзрослеть, но как-то скособочиться в сторону колючей, агрессивной взрослости?
Пугающим, абсурдным, хаотическим. Так, в сознании Наташи, которую превосходно сыграла Анна Киреева, все вещи и явления искажаются, приобретая гротескные черты. Перед нами все время мелькают странные картины — бесноватый мальчик лупит оторванной рукой по голове манекена, с неба падают куклы, а некто в белом, восседающий на верхотуре, читает вполне себе мажорный рэп. В этом мире грязных шумных улиц люди — это шеренги одинаковых болванчиков с недобрыми мыслями. Таковы детдомовские «воспиталки» с головами-луковицами и кровожадные врачи, которых девочка рассматривает сквозь наркоз. Единственные, кто как-то закрепляется в памяти — это мама с черно-белой фотографии, да избранник, журналист по имени Валера, который всего-навсего оказался в нужное время в нужном месте, а потом еще и ненароком произнес нужные слова (Валеру играет Вячеслав Ферапонтов, за которым, кажется, на веки вечные закрепилось амплуа грозы несовершеннолетних девочек). Фотографию с мамой отбирает воспитательница, Валеру отбирает другая женщина. Страшная, несправедливая жизнь!
Злая исповедь героини превращается на сцене ТЮЗа во что-то мистическое, стихийное, потому что проходит она не в пустоте — вокруг плотной стеной встает Город. Будет нам мюзикл — обещание воссоздать городской шум, ритмику и музыку улиц было честно выполнено. С небес доносится речитатив, а с земли — крики и скрежет, молодежные танцевальные коллективы демонстрируют мастер-классы по брейк-дансу, малолетние гопники отплясывают под «Руки вверх». На фоне этой серой благопристойности огромная трагедия маленькой Наташи кажется еще ужаснее. Вообще, пафос в спектакле неудержимо нарастает с каждой следующей сценой. Видимо, сознавая риск впасть в патетический надрыв, создатели постарались замедлить этот процесс откровенно комическими эпизодами, но не удержались — сорвавшись на душещипательнейшем моменте с письмом матери, выводимом фломастерами и губной помадой на кафельных плитках, мы кубарем летим во второй акт, прямиком в объятия неконтролируемой истерики...
Роману Феодори, поставившему этот безусловно классный спектакль, хочется пожелать одного — творческой жадности. То, что сейчас уже можно называть его фирменным стилем — предельная наполненность драматургического действа деталями и детальками — это одновременно и беда, и достоинство. У Феодори всегда всего много, очень много, чрезвычайно много. Миры, которые нынешний главреж ТЮЗа создает на сцене, всегда забиты под завязку, в них нет покоя и нет умеренности, даже когда это необходимо. Вспомнить хотя бы неоднозначного «Тартюфа», который сейчас идет в Пушкинском. Герой не может просто говорить, он обязан дополнять это движениями, жестами, звуками, символами, любым взаимодействием с другими персонажами. Ты сидишь, боясь отвести глаза в сторону, но, если не отводишь, то начинаешь уставать. Страшно представить, какого напряжения это требует от актеров, если даже зрителю от этого не по себе.
С другой стороны, спектакль изначально позиционировался как нечто стихийное, создаваемой скорее творческой энергией участников всего проекта, нежели чем деятельной мыслью режиссера. Открываем афишку и видим заголовок «Спектакль сочинили и сыграли», а под ним длинный список фамилий. После премьеры Феодори подтвердит: труппа принимала в процессе самое деятельное участие, поэтому спектакль более чем наполовину сложился из актерских переносов, этюдов и творческих зарисовок. Если все шероховатости и избыточности со временем изживутся, результат должен быть просто потрясающим.
Да, знаете, все время каталась у меня в голове одна фраза, прыгала по тексту рецензии, и не знал я, куда ее пристроить: удивительно, что эта незамысловатая, пусть и очень здорово изложенная история пользуется такой популярностью у российских драматургов. Шутка ли, в антракте мы с друзьями на троих вспомнили как минимум три постановки «Наташиной мечты», совершенно разных по стилистике. Только сейчас вот осознал. Понимаете, когда в самом конце спектакля эта несчастная девочка вдруг перестала метаться по сцене, и, глядя на нас, негромко, сквозь зубы, очень спокойно так спросила: «Разве это честно, разрушать мечты человека? Если он на самом деле любит, разве это правильно? Разве это справедливо?», сразу стало как-то очень ломко внутри.
И мы все сразу что-то вспомнили.
